Ехал по городу. Видел на одной из машин объявление: «Требуется педиатр. Хороший». Важное уточнение, конечно.
На Новочеркасском проспекте есть ателье «Невский, 32».
Ника ездила сегодня со мной пол-дня и в какой-то момент стала пересказывать первую серию мультика про Винни-Пуха, со всеми песнями-стихами-диалогами. Было очень весело.
— Ника, — говорю, — тебе нужно на радио работать.
— Нет. Лучше на телевидении…
Играл в футбол. Проиграл 11:1. Цифры по крайней мере – красивые.
Участник Великой Отечественной войны Валентина Васильевна Беляева в этом году отметит девяносто второй день рождения. Несмотря на возраст, она остается энергичным, веселым и безгранично интересным собеседником. Мы поговорили с ней о службе в зенитном полку, ожидании Победы и удивительном запасе жизнелюбия.
— Наша семья жила в городе Тейково Ивановской области, это двадцать восемь километров от Иваново. Папа умер еще в 1934 году, мама работала на фабрике и воспитывала нас одна, а детей у нее было четверо. Я, 1923 года рождения, самая старшая, а остальные братья 25-го, 27-го и 29-го годов. В 1941 году я окончила десятый класс. Настроение было прекрасное, мы отмечали выпускной, веселились, строили планы на будущее, которое казалось безоблачным. И вот – война. Просыпаюсь я однажды, смотрю – мама плачет. Я спрашиваю: «В чем дело? Что случилось?», а она говорит: «Война». Я побежала в город, а там переполох, люди стоят у репродукторов, слушают…
Конечно, жизнь в городе резко изменилась. Многие сразу засобирались на фронт. Мы все лето отправляли своих бывших одноклассников на войну. Я тогда подала заявление о поступлении в Московский авиационный институт, но его к тому времени, видимо, эвакуировали, и мне пришла повестка отправиться в его филиал, который находился в Рыбинске. Приехала в Рыбинск в начале сентября, но об учебе речи не шло. Мы весь день были заняты на оборонных работах. Так, прошло два месяца. Мне это надоело, я вернулась в Иваново и устроилась работать на фабрику. Вернее, сначала пошла в госпиталь. Надела, помню, белый халат, покрутилась перед зеркалом, а мне выдали огромный черный фартук и определили мыть колбы после анализов. Один день я там проработала и ушла. В общем, пару месяцев трудилась на фабрике. Началась зима – и нас направили копать рвы. Долго мы там работали. Было тяжело, хотя мы, молодые, даже успевали в родной город на поезде смотаться на танцы, а утром вернуться. Но в начале февраля меня призвали в армию. До войны я была внештатным секретарем райкома комсомола, и сама с подругами рвалась туда, ближе к фронту. Нас взяли тридцать семь человек из города, привезли в Москву, всех распределили куда-то, а меня отправили в зенитный дивизион, там я всю войну и прослужила.
Сначала мы проходили курс молодого бойца. Учились в здании где-то на Красной Пресне. Гоняли нас, конечно, будь здоров! В противогазе двадцать километров в одну сторону, двадцать в другую. А еще учили виды самолетов, радиодело, оружие – много всего. В мае 1942 года меня отправили в действующую батарею, она стояла на аэродроме в селе Дракино в одиннадцати километрах от города Серпухова. Тогда немцы были не так далеко, и часто сюда наведывались, бомбили, потому что это был так называемый «аэродром подскока». То есть, почти прифронтовой аэродром.
Село расположено на реке Оке, а река эта, знаете, с такими высокими берегами. Помню, был один немецкий самолет-разведчик. Так он, пользуясь берегами как прикрытием, летал близко к воде вдоль Оки, и мы не могли его подбить. Один раз он так пролетел, второй а на третий наши поставили пулеметный расчет – ну и тут ему уже несдобровать. Я потом видела, как вели пойманного летчика в штаб.
Вражеские самолеты летали часто, а наши зенитки были маленькие и били совсем недалеко, максимум на два с половиной километра – не достать. Поэтому к нам они часто прилетали. Летали и к Серпухову, но там их наши батареи встречали таким огнем, что мало кто прорывался дальше. На том аэродроме в Дракино нам стало по-настоящему страшно. Бомбили аэродром постоянно. Иногда едва ли не каждый день. Был такой случай, как мы выходим после бомбежки из укрытий, и смотрим, снаряды легли точь-в-точь по периметру наших бараков, хоть по линейке меряй, да только их снесло метров на пятьсот в сторону. Повезло нам, иначе накрыло бы прицельным огнем.
Моя история простая. Ничего героического я не совершила. Но служила верой и правдой, старалась, как могла. Вообще я была радисткой. Самое сложное в той работе было чинить линию после обрыва. Особенно если ночью. Особенно если во время бомбардировки. Страшно было до ужаса, но приходилось как-то держать себя в руках. Научили нас и управляться с зенитками. Мы там иногда дежурили, подменяли кого-то. Случись что – могли, наверное, и применить ее в бою, да не пришлось, к счастью стрелять. А вообще за это время наша батарея сбила шесть вражеских самолетов. Нас, из-под Иваново, туда приехало девять девушек, а уехало восемь. Одну мы потеряли во время бомбежки.
В ноябре 1942 года нашу батарею расформировали. Кого-то отправили в другие части, кого-то – в Москву. Наш дивизион стал полком. Потом нас перевели в город Калининград, но не тот, что до войны был Кенигсбергом, а тот, что после войны переименуют в Королев, под Москвой. Мы там охраняли танковый завод. Так и служили до мая 1945 года. Ну а там уже накануне Победы все жили предчувствием, что этот час близко. Помню, 5 мая ходили слухи, что должны поздно вечером дать важное объявление. Мы все прильнули к приемникам, ждали. А вечером объявили только что-то про облигации, мы расстроились, конечно. А потом нас направили в какую-то поездку, мы должны были 9-го рано утром вернуться в часть. И в Москве нас застала новость о Победе. Тут уж, конечно, мы себе позволили задержаться в столице, пошли на Красную площадь, веселились там, радовались. О, это было такое всенародное ликование — по другому и не скажешь! Очень счастливый день! Но надо же такому случиться, что вечером на вокзале мы нос к носу столкнулись с нашим командиром полка. Нас поругали, конечно, но не сильно. Даже наказывать не стали. Все понимали – Победа!
После войны жизнь складывалась тоже по-разному. Я опять поступила в институт, но меня в Москве ограбили, отняли сумочку с партбилетом. Я ездила в Иваново его восстанавливать, и в итоге решила остаться с мамой. Так, во второй раз я не стала студенткой. Ну а потом знакомые меня устроили в метеорологическую службу. Сначала я в Москве работала, а потом уже меня перевели на Сахалин. Там я встретила своего мужа, там и дочка первая родилась, а вторая уже в Эстонии. Муж у меня тоже был военным, когда мы познакомились, но он потом ушел в отставку, и мы остались в Ленинграде, где жили его родители. Вот в этой самой квартире на Невском проспекте. Теперь, получается, я здесь одна живу. Но меня не забывают, дочери приходят, да и с внуками я, бывает, сижу. Уже девяносто второй год пошел, а до сих пор с последнего этажа хожу пешком. Да и вообще гулять люблю. Но если вы меня спросите про секрет молодости, то я вам ничего ответить не смогу, потому что никакого секрета у меня нет. Ну может быть, только могу посоветовать не терять присутствия духа и меньше ссориться с окружающими. Мы с мужем больше пятидесяти лет вместе прожили и ни разу по крупному не поссорились. Возможно, в этом секрет долголетия и кроется, но кто знает…
Суббота – выходной, а пятница – входной.
Редко слушаю радио «Эхо Москвы», а вчера включил – и попал на тот момент, когда позвонивший слушатель сказал в эфире: «Идите на х..!» Это, кстати, был самый лучший момент шоу.
Говорим с корректором.
— Здесь написано «Удорожание продуктов». Может, лучше заменить на «Подорожание»?
— Знаешь, давай-ка лучше оставим. В слове «Подорожание» есть какая-то законченность, а в «Удорожании» — устремленность в будущее.
Все рассматривают фотографии выявленной дочери Путина. Она страшненькая и богатая. Вся в отца.
— Самая популярная машина в России?
— Дэу Аннексия!
Проснулся – в голове крутилась строчка «Приходит время – люди головы теряют». Это странно. Я, кстати, не вполне уверен, что эта песня не о французской революции.
В блокноте записано «Гипостась». Сам не знаю, к чему это.
У нас в подъезде живет мужчина. Я называю его Дядя с собачкой. Собачка такой же его непременный атрибут, как усы.
Наши политики неплохо освоили лицемерие, преклонение перед начальством и троллинг. Если кто-то еще и умножать в уме может, то это сразу министр экономического развития.
В театре «Русская антреприза имени Андрея Миронова» можно посмотреть спектакль «Мадам Бовари» в постановке Андрия Жолдака.
Странно, что Жолдак, считающийся экспериментатором и новатором вдруг поставил спектакль на столь консервативной, даже можно сказать, нишевой сцене театра, возглавляемого Рудольфом Фурмановым. Публика привыкла смотреть здесь классические постановки Островского, юмористических рассказов Чехова и прочей бульварщины, показывающей любовь – несчастную или, что чаще, счастливую. Чисто номинально «Мадам Бовари», конечно, тоже попадает под это определение: любила мужа, разлюбила, полюбила другого, выпила яд, умерла… Но в том-то и дело, что лишь номинально. Роман Флобера – одна из вершин мировой литературы, содержащая в себе огромное количество слоев и скрытых подтекстов, грубо говоря, это такой постмодернизм до постмодернизма. Но Жолдак то ли не захотел, то ли не смог втащить хотя бы часть дополнительных смыслов в свой спектакль. Он их отстегнул и отставил в сторону. Зато придумал странную надстройку с богами, посылающими на людей любовь то ли в наказание за проступки, то ли прикола ради. Ладно. Пусть так. В конце концов, зрители пришли смотреть на то, как Эмма любит, страдает, изменяет мужу. Однако вышло, что в зрителя Жолдак совершенно не попал. Для традиционного театра получилось слишком смело, а для современного – слишком традиционно. В результате хмурятся и первые ряды, и ложи, и галерка.
В спектакле есть несомненные удачи. Актриса театра МДТ Елена Калинина тащит на себе образ Эммы, как тяжкий крест (крест, кстати, появляется во втором действии, но используется как-то странно, на него в основном орут) и выкладывается без остатка. Она в прямом смысле слова на стену лезет, и выглядит достаточно убедительно. Полина Дудкина, играющая служанку, иногда заставляет улыбнуться. Классная сценография. Режиссер иногда приятно удивляет фантазией. Но все это с лихвой перекрывают ошибки. Песни в исполнении людей, которые не умеют петь. Появление на сцене младшей дочери худрука театра Фурманова (наверное, это такая дань, счет, которые необходимо оплатить). Возникающее к месту и не к месту чучело лисы. Играющие в разнобой актеры. Феноменальное затягивание второго действия, вкупе с тем, что, например, из спектакля остается неясно, почему Эмма клянчит у любовников восемь тысяч франков.
Жолдак — режиссер с именем, большими амбициями и, кажется, перспективами. Да и спектакль попадал в шорт- и лонг-листы разных театральных премий. И все же в этом случае, кажется, режиссера подвела среда. В «Русской антрепризе» Жолдаку либо наступили на горло, либо он сделал это самостоятельно. Что, конечно, совсем беда, ведь хуже цензуры в искусстве может быть только самоцензура. От спектакля веет робостью, и непонятно, кто в этом виноват: режиссер, худрук или все они вместе, но уж точно не Флобер.
Обезьяна взяла палку и стала человеком. Человек взял палку и сделал селфи.
— Anton Ratnikov (@antonratnikov) 27 января 2015
Кризис в действии! Пока что самый громкий зимний трансфер в России: Алибек Алиев в ЦСКА!
В Москве вот с помпой открыли «Электротеатр Станиславский». Говорят, внутри стоит суперсовременное оборудование. Может быть. Но я посмотрел на фотографии – в зрительном зале стулья едва ли не из икеи.
Раньше мы жили в Союзе.
А теперь проживаем в Предлоге.
Я все понимаю, но ничего не знаю.
Писатель Фантасмагорький.
День рождения у брата. Побеседовали на тему того, нужен ли «Зениту» Дзюба. Сошлись, что в большей степени «Зениту» нужен Цзю.
Читаю «Щегол» Донны Тарт. До 200-й примерно страницы вообще не вставляло. Потом стало интересно. Полет продолжается. Всего страниц – больше восьми сотен.
Прогулялся рядом с товарной станцией «Нева». Сам не знаю, почему меня занесло в это странное место, сочетающее в себе индустриальную энергию и деревенскую тоску. Вроде бы находишься в Санкт-Петербурге, а кажется, будто это другой необыкновенно далекий, затерянный в снегах город. Гулять в тех местах рекомендую только любителям острых ощущений.
В Музее «Эрарта» вплоть до воскресенья, 25 января, театр Derevo демонстрирует яркий и доступный разным возрастам спектакль «Однажды». Это и сказка, и быль, и клоунада, и танец – в общем, привычный коктейль в исполнении пластического балагана имени Антона Адасинского.
Театр Derevo, как и многие выходцы из ленинградского андеграунда, сначала получил признание на западе, а потом уже освоился в родной стране. Репетиционная база в Германии у них появилась в 1997 году, а «Золотая Маска» только в 2007-м. Сейчас Derevo, как какой-нибудь Nazareth или Slayer, часто бывает с гастролями даже в самой казалось бы антитеатральной российской глубинке – и ничего, принимают и понимают.
И все же отчего-то кажется, что встраивание в общий контекст происходит у Адасинского не так гладко, как у, допустим, АХЕ или Славы Полунина, ставшего директором Цирка на Фонтанке. Впрочем, и направление у театра Derevo сложное, что называется «не для всех». Пластический театр в стране, где большая часть публики не признают ничего, кроме системы Станиславского, обречен на постоянную борьбу.
Правда, спектакль, который Derevo показывает в Эрарте с 21 по 25 января, понравится даже самым закостенелым адептам реалистичной школы. Вероятно, «Однажды» — один из самых доходчивых спектаклей театра (спектакль, кстати, посвящен Полунину). В нем клоунада обильно приправлена находчивой театральной инженерией, юмором и, конечно, необыкновенной пластичностью. Получается коктейль, который одновременно можно употреблять и взрослым, и даже маленьким детям. Это сказка, рассказанная с надрывом. Иногда кажется, что даже на пределе, за которым начинается крик. Когда смешно, все равно остается немного грустно, а когда грустно, все равно немного смешно. В общем, то, что надо.
Нервное напряжение, правда, иногда дает не совсем верный результат. Вот, например, на одном из показов впечатление от спектакля испортил странный срыв Антона Адасинского, накричавшего на зрителя, снимавшего поклоны на телефон. Мол, предупреждали же – не снимать, и все в таком роде. Впрочем, в конце октября Адасинский писал на сайте Derevo о впечатлениях после поездки в Петербург: «Встречался со многими людьми… Я в эти дни всегда был в опасности… Когда вокруг тебя миллионы неспокойных людей — ты будешь неспокойным. Сон ушёл. Виски и музыка… Вспышки раздражения на продавцов и таксистов — не было у меня такого раньше». Видимо, встреч – и подспудного раздражения – стало еще больше. Борьба, борьба… Как известно, кого-то она закаляет. А кто-то ломается.
Впрочем, главное, чтобы это не сказывалось на качестве спектаклей. А остальное, наверное, можно простить.
Побывал на «Адмиралтейских верфях». Не могу сказать, что теперь я спокоен за обороноспособность страны. Хотя бы потому что у них на всех проходных висит объявление, где написано: «Генеральный директр».
Билл Гейтс. 2015 год. Парень, который когда-то изобрел Windows сейчас носится с новой глобальной идеей – он продвигает переработку говна в воду. Это не метафора. Парень действительно хочет – и уверяет, что это возможно, — перерабатывать говно в воду. На одном американском шоу он даже выпил стакан с водой, полученной из говна. И предложил выпить ведущему. Ведущий тоже выпил.
Конечно, скорее всего, Билла Гейтса разводят.
Но в любом случае: я не хочу жить в мире, где воду делают из говна.
Побывали на спектакле театра Derevo. Все было классно до тех пор, пока на поклонах Адасинский не стал кричать чуваку в третьем ряду, который хотел сфоткать его на телефон: «Да убери ты эту херню!» — типа, перед началом предупреждали, что съемка запрещена. У меня даже впечатление от спектакля испортилось. Как-то это не круто совсем.
Стоит мне в каком-то тексте прочитать фразу «одутловатое лицо», как я сразу впадаю во фрустрацию.
Вице-губернатор Петербурга Албин как-то решил проверить работу жилищных служб. Во время объезда зашел в первый попавшийся подъезд и позвонил по телефону дежурной службы, из объявления.
Сначала трубку никто не брал. Потом все-таки ответили.
— Федерация парусного спорта слушает…
Албин повесил трубку
— Что ж, — сказал он, повернувшись к журналистам, — вот вам материал для нового фельетона.
