Рубрика: Рассказы

Как-то мы сидели с друзьями на лавке у седьмой парадной.
Октябрь. Дождь. Некрасивые листья вперемежку с грязью. Унылое небо. Грусть. Мы перешли тогда в седьмой класс. Занять себя было нечем. Денег не было. Болтали.
— Слышали, Рыжий-то что придумал? – спросил Алик. Он был самый говорливый из всех, и сейчас только он и пытался поддержать что-то вроде разговора. Если бы не он, мы, наверное, заснули здесь, на этой расписанной синим фломастером скамейке.
— Нет, — пробубнил кто-то.
— Он у отца стырил из сейфа пятьсот тысяч!
— Сколько? – не поверил Артем. Он был самый крупный и походил на неумытого медвежонка. Говорил он раскатистым басом, но думал с трудом.
— Пятьсот тысяч, говорю!
Артем ничего не сказал, но сделал такое лицо, что всем стало понятно: пятьсот тысяч – это слишком много. Я думал о том, на что бы потратил эти пятьсот тысяч. Я бы купил себе игровую приставку, много кока-колы, красивые кроссовки new balance, что-нибудь из одежды, пуховик… Остальные, наверное, представляли себе то же самое.
— Откуда у его отца такое бабло? – спросил Димон, он курил с шести лет и был таким худым, что за глаза его называли Освенцим.
— Да он это… работает дальнобойщиком.
— Ну и что? – Димон почесал нос, — у меня дядя тоже дальнобойщик. Так у него и сотни лишней нет…
— Да нет… Твой дядя – обычный дальнобойщик. А У Рыжего отец этот… как его… международник.
— В Европу, что ли катается?
— Ну.
— Везет, блин, буржую…
Все опять вздохнули. Помолчали немного.
— Эх, — сказал Алик, — сейчас бы портвейшка…
— А что? – оживился Димон, — можно.
Мы с Артемом ничего не сказали, переглянулись только.
— У кого сколько есть? – спросил Алик. Все стали собирать по карманам мелочь. Было у нас немного, конечно.
— По чем «три топора» сейчас? – спросил Алик.
— В синем ларьке – пятнадцать, а если в «Майдан» идти – то семнадцать тридцать.
— На хрена нам «Майдан»?
— В синем ларьке могут не продать…
— Да ладно!
— Говорю! Мишка Арсеньев пробовал позавчера, ему не продали.
Алик не поверил.
— Я там всегда беру.
— Да ну! Это от смены зависит. Там одна тетка нормальная, человечная. А одна – просто жуть. Постоянно милицией грозиться. Но хоть сигареты продает, и то хорошо.
— Ага.
Мы сосчитали деньги. Выходило девять восемьдесят.
— И что, больше ни у кого нет?
Мы еще поискали. Все внимательно посмотрели на Артема. Он был самый зажиточный из нас.
— Да чё вы! Нет у меня! – занервничал он. – Откуда?
— У твой же матери десятого получка, — сказал Алик.
— Задерживают…
— Задерживают? А моей дали…
— Ну и что? Моей нет.
— Наверняка у тебя есть баблишко. Нам магазин там…
Артем отвернулся.
— Есть, но это… на хлеб.
— Дайвай! – сказал Димон.
— Нет, — сказал Артем.
— Говорю, дай! Чё ты, в натуре!
Артем упрямо мотнул головой.
— Я же говорю, это мать дала. На хлеб.
— Забей! Скажешь: потерял.
— Я в прошлый раз говорил!
— Скажешь еще раз!
Артем занервничал.
— Да я много раз уже говорил! Ну чё вы? Что вы меня вынуждаете! Так нельзя!
Он отвернулся и стал всхлипывать.
— Эх, довели сопляка, — сказал Димон, — вообще не понимаю, чё он с нами тусует. Баба, блин.
— Да ну вас, — сказал Артем, встал и собрался уходить.
— Ладно, стой! – крикнул ему Алик. – Извини. Не ссы. Все нормально будет. Садись.
— Денег я вам не дам.
— Не надо.
— Крыса ты, — сказал Димон.
— Не дам! – сказал Артем.
— Ну и засунь их себе в задницу.
— Не дам! – упрямо повторил Артем.
— Слушай, — сказал Димон, — если ты еще раз это скажешь, я тебе в ухо заеду, понял?
— Не дам, – повторил Артем.
— Ты дурак, что ли?
Артем промолчал.
Читать далее Рассказ «Фальшивомонетчики»

Собрался я на хоккей. А то в последний раз был в детстве. Сколько воды утекло! А так – воскресенье, и делать нечего. В общем, да. Хоккей.
Жена говорит:
— Смотри, не напейся!
— Конечно, — говорю.
— Разумеется, — говорю.
— Не напьюсь, — говорю.
У меня этого и в мыслях не было. Но как только она об этом заговорила – появилось.
Ладно. Пошел я, благо живу в десяти минутах ходьбы от Ледового дворца. Кое-кто тоже шел на хоккей. Многие, несмотря на мороз, пили пиво. Некоторые даже курили. Самые стойкие делали и то, и другое одновременно.
Парковки у Ледового дворца как не было, так и нет, поэтому меня чуть не сбил огромный внедорожник, забравшийся на тротуар.
Перед входом во дворец скопилась очередь. Из пятнадцати дверей работало только три. Остальные были закрыты. Из-за стекла на меня глядели довольные лица работников службы охраны. Казалось, их забавляет, что люди толпятся снаружи. Наверное, в этом действительно было что-то забавное. Наверное.
На входе дежурил полицейский. Он всех обыскивал короткими, точными движениями хирурга. Он внимательно ощупал мои карманы. Проверил лодыжки и рукава. Я молча вынес все это. Один парень, стоявший в очереди передо мной начал было спорить, так его обыскивали особенно медленно. С пристрастием.
Внутри оказалось много народа. Удивительно. Я думал, хоккей интересует меня одного.
Огляделся. Любимым развлечением у народа было хлопнуть пятьдесят грамм коньяка. Я попробовал. В целом, мне понравилось. Хотя бутерброды с бужениной оставляли гнетущие впечатление.
— Может быть, хотите хот-дог? – спросила девушка за кассой, когда я подошел во второй раз и поделился своими ощущениями.
— Нет, — сказал я, — лучше два коньяка.
Под коньяком смотреть хоккей было достаточно весело. Хотя отец мне говорил, что одни пьют только алкоголики. Он знал, о чем говорил, потому что сам алкоголик.
Хоккей быль скучный. Шайба металась туда-сюда. Смысла в этом казалось немного.
— Ворота там! – подсказывали болельщики. И показывали, где же ворота. Но хоккеисты их не слышали. У них были очень важные лица. Я бы даже сказал, чванливые.
Время от времени зал заводил всякие речевки. Например: «Питер, Питер!» Ее заводили несколько раз, и всегда очень радовались. Один парень через два ряда от меня почему-то голосил: «Сиськи! Сиськи!» Должно быть, считал это смешным. Так продолжалось весь матч. Но, наверное, это было не так уж и удивительно. Во всем должна присутствовать некоторая доля абсурда. Иногда даже достаточно большая.
Во втором периоде шайб так и не забили, а коньяк стоил так дорого, что проклятая девушка на кассе высосала из меня все деньги. Как показала практика, это была не лучшая инвестиция. С третьего периода я ушел.
Вернулся домой.
— Ну вот, — сказала жена, — как я и думала – нажрался.
— Поздравляю, — сказал я, — ты – провидец.
Я лег на диван и уснул. Засыпая, я подумал о том, что надо бы сходить на футбол. Когда потеплеет.

В институте пары. Коридоры пустынны. Охранник скучает в своей будке, листая журнал. Только три бабушки-гардеробщицы болтают между собой. Гардероб большой, на шестьсот мест, а может и больше. Каждая бабушка отвечает за свой участок. Но сейчас никого нет, поэтому они сидят на стульях (одна, впрочем, стоит, облокотившись на раму) и бездельничают. Все смотрят перед собой в пустоту. Разговаривают, не поворачивая головы. Неспешно.
— Зинаида Петровна, — говорит одна постарше, сухая и довольно высокая старушка в очках, похожая на бывшего директора школы, — ты не знаешь, случаем, как куриные сердечки готовить?
— Шут его знает, — говорит Зинаида Петровна, сидящая с правого краю. Она полноватая, в огромных старомодных очках.
Третья старушка, чуть помоложе остальных, ей может еще и шестидесяти нет, говорит как бы сама себе.
— Да что там знать-то? Берешь и тушишь. Вот и все.
— Правда что ли, Софья Петровна? – переспрашивает первая старушка.
— Да, Анастасия Никитична, да, — говорит Софья Петровна.
У Зинаиды Петровны, впрочем, тут же появляется собственное мнение.
— Рецепты разные есть. Можно тушить, а можно и не тушить.
— Как это не тушить? – спрашивает Анастасия Никитична.
— Можно просто отварить, — говорит Зинаида Петровна.
— Отварить? – усмехается Софья Петровна, — нет, просто отварить мало. Они получаются жесткими и невкусными. Просто отварить – не то.
— А что тогда? — спрашивает Зинаида Петровна.
— Нужно сначала отварить, а потом потушить, — говорит Софья Петровна.
— Можно и так, — говорит Зинаида Петровна, — можно и так, конечно. Но можно и просто отварить. Тоже будет неплохо. Или просто потушить. Кому как нравится.
— А их резать? – спрашивает Анастасия Никитична.
— Можно порезать, — говорит Зинаида Петровна.
— Резать? – удивляется Софья Петровна. – Ну вы вообще… Зачем их резать? Они и так с ноготок. Порежете – и вообще ничего не останется. Нет, резать – это не то.
Зинаида Петровна говорит:
— Лучше порезать. Если большие. Они ведь тоже разные бывают. Вот у вас они какие, Анастасия Никитична?
— Не знаю, честно говоря… Ну такие… Такие… средние, наверное.
— Тогда порежьте.
Читать далее Рассказ «Беседа»

Я нацепил чертовы кальсоны, потому что на улице было холодно. На улице было так холодно, что мне пришлось их нацепить, хотя я их ненавижу.
Жена привычно рассмеялась, увидев меня в таком виде. Я стоял посреди комнаты и старался попасть ногой в штанину. Кальсоны плотно облегали мои ноги, и я напоминал недоделанного танцора балета. Мне не нравилось, когда кто-то видел меня в этих кальсонах.
— Между прочим, — сказал я, — в детстве я три года занимался балетом.
— Правда? – удивилась жена.
Я смутился.
— Нет.
Потом я отскребал машину от налипшего снега. На стеклах налип лед, и я с трудом их расчистил, едва не отморозив пальцы.
— Перчатки, — сказал я себе, — важнее кальсон.
До работы я ехал час. Перед мостом была пробка. Машины робко продвигались вперед. Громыхал трамвай. Солнце и не думало светить.
— Интересно, — спросил я радиоведущего, — в этом городе когда-нибудь рассветет?
— В ближайшие дни ожидается похолодание до минус двадцати трех градусов, — ответил ведущий.
Мимо моей машины, не спеша, прошла собака. Вид у нее был грустный. Он поднялась на мост. Наверное, тоже спешила на работу.
В офисе было холодно. Хотя и потеплее, чем на улице. Я снял куртку. Кальсоны снимать не стал. Они остались на мне.
Я приехал первый. Нужно было записать интервью с одним футболистом, небольшое на три-четыре вопроса. Я позвонил ему.
— Вы куда-то пропадаете, — сказал он.
— Что-то со связью, наверное, — я повертел телефон, — так лучше?
— Да-да. Так лучше.
— Окей. Как проходит подготовка к следующему матчу?
— Мы собрались на… зе… готовность… игра… пять на четыре… мы… чемпионат… неожиданно… тренер готов… такова игра.
Так прошло все интервью. Когда я задавал ему вопрос, он недовольно бурчал: «Куда-то вы пропадаете». Потом я вертел телефон.
— Другое дело, — говорил футболист. Больше ничего было не разобрать.
— Спасибо, — сказал я в конце, повесил рубку и написал искомое интервью. В принципе, можно было и вовсе ему не звонить. Все экспресс-интервью похожи друг на друга. По крайней мере, у меня.
Дальше дела пошли хуже, потому что пришел народ. Народ стал ходить, кашлять, разговаривать со мной и строить из себя умников. На ногах многих и многих из них должно быть красовались кальсоны.
— Холодно, — сказал мне Сергей.
— Да, — сказал я.
— Очень холодно.
— Да-да.
— А будет еще холоднее.
— Возможно.
— Хорошо, что у меня есть финское термобелье.
— Термо что?
— Термобелье. Классная штука. Здорово утепляет, носишь с комфортом и в помещении не жарко.
Я насторожился.
— Ты что, рекламный агент? Они платят тебе процент от продаж?
Сергей насторожился тоже.
— Кто «они»?
— Ну, финская мегакорпорация, производящая термобелье.
— Нет. Но идея неплохая.
Потом Сергей ушел, на какой-то сюжет. Кажется, его ждал лыжный кросс в парке. Я не знаю, что может быть хуже, чем лыжный кросс в парке. Наверное, только лыжный кросс на асфальте.
Я тоже отправился на запись. Чиновничьи посиделки, две стороны подписывали какой-то никчемный документ. Вся процедура длилась от силы три минуты. Люди в дорогих костюмах сели за стол, чуть-чуть поговорили и поставили свои подписи под документами. Если на них и были кальсоны, то стоили они чертову кучу денег.
В конце встрече я взял интервью у особенно напыщенного человека в костюме.
— Мы подписали сегодня очень важное соглашение… Очень важное… На самом деле, его важность еще только предстоит оценить.
— Отлично, — сказал я, — а о чем оно?
Человек напрягся.
— Об этом лучше спросить у Виталия Борисыча.
И он куда-то ушел. Я принялся искать Виталия Борисыча, но не нашел. Я не уверен, что этот человек вообще существовал.
Редактор попросил меня написать статью быстро, и я выполнил его просьбу. В этой статье было шесть абзацев, пять раз употреблялось слово «сотрудничество» и один раз – «дифференцированный». Часть материала я содрал из какой-то электронной энциклопедии. Думал, переписать своими словами, но стало лень, оставил как есть. Редактор сдержанно похвалил за оперативность. Я так и не понял, что за документы они подписали на этой встрече.
Домой я пришел уже поздно. Стянул штаны, сел на диван включил телевизор. Волшебным образом в моей левой руке оказалась бутылка пива. Рейнджерс играли с Питтсбургом, и Дубински впечатывал в борт этого ублюдка Мэтта Кука.
Вошла жена.
— Опять этот хоккей! И кальсоны…
У меня уже не было сил их снимать. Я так и сидел в них, пялился в телевизор, сопел. Пиво давно выдохлось. Жена спала в другой комнате. Завтра должен был начаться новый день.

Мы с женой пошли в театр.
Был январь, в город пришел мороз, и все ходили немного удивленные. Даже у собак был ошалелый вид, как будто им принесли не очень приятную новость.
Доехали до театра мы быстро, потому что с зимних каникул не вернулось пол-города. Пол-города застряло на курортах, и им не было дела до январских холодов. Они пили коктейли, мазали спины кремом от загара и улыбались. Остальные пол-города шлялись по улицам с растерянными и недовольными лицами.
Приехали рановато и решили зайти в Мадконалдс. Наверное, это неправильно, заходить перед спектаклем по пьесе Шекспира в фаст-фуд, ставший символом порочной глобализации. Но нам, если честно, было начхать. Неужели голодные антиглобалисты тоже проходят мимо заведения старины Роналда, глотая слюни? Да и кофе, положа руку на сердце, у них неплох.
Ага.
Алена взяла овощной салат, я какой-то новый извращенский бургер. Периодически менеджеры ресторанов Макдоналдс добавляют в меню всякие извращенские бургеры, чтобы подстегнуть интерес к своей извращенской кухне. Новое извращение они назвали «Чиабатта биф». На самом деле это была легкая вариация на тему шавермы. Котлета, кетчуп, майонез и дохленький листик салата. То, что надо. Я съел с аппетитом и хотел заказать еще. Но потом вспомнил, что еда в Макдоналдс глубоко порочна. Тогда я заказал Кока-Колы, и, кажется, все равно ошибся.
Потом мы дошли до театра. Его здание было построено в советское время. Невыразительное, как пятно на штанах, оно робко жалось к цветастому катку, залитому на площади. Там было людно. Боковые ступеньки театра местные жители переделали в горку и скатывались по ней на пластмассовых санях. Снег на ней основательно подтаял, кое-где вылезли ступени, потому скольжение трудно было назвать плавным. Это чем-то походило на эпизод из мультфильма «Том и Джерри».
В театре мне опять захотелось кофе. Наверное, это какая-нибудь болезнь, своеобразная зависимость. Я даже понервничал из-за этого, но мне стало легче, когда мужчина передо мной заказал две рюмки коньяка и стопку водки. Он был один.
Но кофе я так и не попил, потому что у продавщицы не было сдачи с тысячирублевой купюры.
По крайней мере, она извинилась и вид у нее очень печальный.
— Извините, — говорила она, — я все отдала перед вами.
И она демонстрировала мне кассу, мол, посмотри, я не вру, это чистая правда.
Ладно, я убрался восвояси. К таким вещам я привык. В столовой, где мне приходится обедать, на меня даже иногда прикрикивают, когда я прихожу в обед без мелочи. Мне кажется, там просто не верят в сдачу.
Раздалось два звонка, и народ повалил на места. Свободных мест не было. Люди сидели в проходах. Оказалось, этот спектакль номинировался на театральную премию. Кроме того, в постановке был занят один петербургский музыкант. Довольно талантливый и решительный. Из породы тех, кто выбил бы из продавщицы и кофе, и сдачу.
Когда спектакль начался, слева от нас вскочила немолодая женщина и замахала руками:
— Куда мне сесть? – кричала она, — куда мне сесть? Мое место заняли!
Разговаривала она громко, заглушая артистов. На нее стали шикать. Даже мне стало как-то неловко. К ней подбежала работник зала и стала ее успокаивать. Женщина опять стала что-то возмущенно говорить. В конце концов, ей нашли место. Она села и вроде бы затихла. Все, наконец, повернулись к сцене. И тут у нее зазвонил телефон. Классическая мелодия от фирмы Nokia звучала с пол-минуты, пока она рылась в сумке. Весь зал следил за ее порывистыми движениями. Артисты напрягались, как могли, но на них никто внимания не обращал. Единственное, что им бы сейчас помогло – если бы Офелия начала раздеваться. Но она не начала.
Наконец тетка нашла свой телефон и выключила его. Все выдохнули. Артисты тоже. Офелия по-прежнему ходила в платье. Это была серьезная режиссерская недоработка.
Потом меня стало клонить в сон. Все первое действие я боролся с собой, но пару раз все-таки смыкал глаза. Алена, к счастью, ничего не заметила. А вот соседи справа, кажется, кое-что подозревали. Я боялся разоблачения. Мне казалось, зрителей, клюющих носом, четвертуют где-то за сценой.
В антракте мы все-таки попили кофе. Он был в меру мерзок. Алена внимательно изучила программку. Одну из ролей исполнял актер по фамилии Залейлопата.
Спектакль нам не очень нравился, кофе тоже. Не было даже намека на то, что Офелия разденется. Я сходил в туалет. Там неприятно пахло, не было ни туалетной бумаги, ни салфеток. Какой-то человек в полосатом свитере курил под табличкой «Не курить». Лицо у него было задумчивое, как у философа, размышляющего над чем-то очень важным. А ведь наверняка он думал о проблемах мочеиспускания.
На выходе из сортира в напольной кадке стояло какое-то чахлое растение. Оно было близко к тому, что бы попасть в чей-нибудь гербарий. На дверную ручку был надет листок бумаги, на котором кто-то написал карандашом: «Не поливать!» Учитывая близость туалета, получалась пошлая двусмысленность.
К счастью, второе действие пролетело быстро. Когда спектакль кончился, мы долго аплодировали. Я два раза крикнул: «Браво!» Вышел растроганный режиссер. Аплодисменты усилились. Мы сидели близко к выходу и бочком-бочком вышли из зала. У гардероба уже копился народ. Люди с биноклями пользовались своей странной привилегией и миновали очередь.
На обратном пути я опять хотел зайти в Макдоналдс, но Алена меня отговорила. Овощной салат за сто пятьдесят рублей? Да, пожалуй, это действительно слишком.