I
Деревня Верхние Радуги, старая, как Россия, много чего повидала на своем веку. За нее люто сражались в гражданскую красные, белые и не бог весь какие. Здесь бушевали продотряды, выворачивающие наизнанку избы. Ее захватывали немцы, а потом, проносясь мимо на танках, возвращали обратно свои. Она наполнялась народом, пустел, снова наполнялась. А некоторые избы стояли в ней про несколько десятков лет – и ничего им не было.
Казалось, так деревня и продержится до скончания времен, но что-то подточилось, захирело, и деревенька стала понемногу вымирать. Взрослые уехали в город, перестали рождаться дети, старики и старухи, ворча бродили по пыльной дороге.
Оставшиеся в Верхних радугах немногочисленные жители привыкли к своему спокойному, тихому и однообразному быту. Деревня дремала, как лошадь – стоя. Казалось, даже время здесь замедлило свой ход. Но как всегда случилось то, что перевернуло привычный быт.
Лето выдалось жаркое. В июле солнце жгло нещадно, а на синем небе никак не собирались дождевые тучи. Старухи ходили, сопя и стеная.
— Быть беде, — говорили они и кривили рты. Что-то не давало им покоя.
И в правду. Лето миновало экватор, а из лесу потянуло гарью. Деревеньку заволок густой дым.
— Торфяники горят! – суетились бабы.
— Какие ж это торфяники? – курили мужики, — это низовой дым идет. Низовой…
Позвонили в район. Там долго не брали трубку.
— Пожар у нас! Горим! – говорили радужане.
— Знаем, — ответил неуверенный, кашляющий голос, — но мы тут все горим. Вся область! Область, понимаете?
— Нам-то что делать? – удивлялись люди.
— Тушите, тушите огонь!
— Да черт его знает, где этот огонь! Тут везде дым, ничего не видать.
— Дым, говорите?
— Ага.
— Сильный?!
— Не видать ни зги.
Человек на том конце провода поцокал языком.
— Эх! Вышлю к вам машину… Хотя там вертолет-то по уму нужен… Но не могу я, понимаете, не могу ничего сделать! Все горят… Пожар кругом…
Бабы крестились, ахали, охали и говорили о том, что это кара небесная. Один лишь Волошин был спокоен. Он недавно ездил в город к родственникам и поэтому был о себе высокого мнения. Как человек, недавно побывавший вдалеке, он пользовался большим почтением и считался за умного.
— Ну что? – спросили у него, — слыхал?
— Слыхал, слыхал… Как уж тут не слыхать?
— И чаво?
— Да, говорят пожары сейчас по всей стране. От севера и до юга. Лето засушливое, сами видите. Везде все горит.
— Беда-то какая! – заголосили бабы.
— Да ничего! Ничего! Что вы паникуете. Не надо этого… волюнтаризма!
На баб кто-то прикрикнул.
— Одним словом, Правительство в России мудрое сидит. Все знает, всем ведает. Постановили – платить всем эту… как ее… компенсацию…
— Чаво?
— Да не «чавокай», а слушай! Компенсацию, говорю!
— Чаво?
— Тьфу ты! Ну вы темный народ, погляжу. Деньги, деньги дадут, коль что случится с домом или…этим… имуществом.
Мужики насторожились.
— И большая эта… как ее… комепация.
— Компенсация, дурья башка, компенсация!
— Ну и большая она?
— Ну… — этого Волошин точно не знал, поэтому стушевался, — бывает и большая, бывает и маленькая.
По деревне пробежался ропот.
— Ага! – сказал кто-то, — знаем мы их, умников, тьфу! Обещать, то обещают, а потом – шиш с маслом! Ха!
— Вы что хотите, то думайте, — ушел в сторону Волошин, — Как желаете, так рассуждайте. Можете и дальше нервничать и маяться. А я относительно своего будущего спокоен. Мне государство компенсацию обещало, и я ему верю.
— Ну верь, верь, Емеля…
Все погудели и разошлись. На месте остался только один местный балбес Зиновьев. Слова Волошина показались ему очень важными.
«Как он ее назвал… ком… кон… вот черт?».
Он был погружен в свои думы. Желание получить деньги окутало весь его мозг. Он жил в проголодь, не работал, жена умерла, старенький, хилый дом грозил развалиться. Его считали непутевым и пропащим даже самые последние деревенские выпивохи.
«Ну, ну, — сказал он сам себе, — мы посмотрим, посмотрим…»
Машина приехала ближе к вечеру. Огонь из леса подобрался совсем близко к избам. Вся деревня работала в поле, стараясь делать просеку. Но огонь продвигался быстро, работать нужно было еще быстрее, а сил не было.
— Эх, не успеем, — переживали мужики.
Пожарный осмотрели территорию и развели руками.
— Есть данные разведки. Что-то делать уже поздно. Нужно эвакуироваться.
— Чаво?
— Уезжать нужно. Баста!
— Но как же…
— Послушайте: речь идет о жизни и смерти, берите все самое ценное и выбирайтесь. Сейчас из райцентра приедет автобус. Тут уже счет идет на часы.
— А скотину куда? Животину?
— Тут либо вы спасетесь, либо никто.
— Пусчай никто. Чтоб я свою животину бросил? Дак она же меня кормит!
Сколько не старался молодой пожарный, так и не смог убедить деревенских эвакуироваться.
— Это преступление! – кричал он.
— Сейчас мы тебе покажем преступление! – отвечали ему.
Лишь один человек в деревне ждал огня. Этим человеком был Зиновьев. Чем сильнее становилась гарь, тем оживленнее он становился.
Периодически он водил носом и спрашивал окружающих.
— Чай не пахнет?
— Пахнет, дурья башка, пахнет, — отвечали ему.
— А чаво не чувствую?
— Принюхался уже.
Вскоре огонь подошел к краю деревни. Пожарный трудились не покладая рук. «Отстоять деревню во что бы то не стало! – кричал на них глава района по телефону, — а не то полетят головы. И ваши – первыми!»
И повезло. К вечеру изменился ветер, да и просека получилась добротной. Огонь не доходил до крон деревьев, расположенных через тропинку.
— Слава тебе, Господи! – говорили люди, не веря своему счастью. Но вдруг, посмотрев назад, на деревню они не поверили своим глазам. На окраине деревни горел дом. Все бросились туда, хватая ведра и что придется. Дом сгорел почти полностью. И на соседние постройки пламя успело перекинуться, но там погорело совсем чуть-чуть.
Пожарный, который за этот день ни разу не присел, вытирая пот со лба, спросил у местных.
— Чей же это дом?
— Как чей? Известно – Зиновьева.
— Зиновьева говорите? Ну-ну…
II
Прокурор Топоров достал из кармана ручку и начал писать. Он делал это с очень важным видом. Таким, словно он букв, которые он старательно выводил в папке с надписью «Личное дело» зависела чья-то жизнь. В сущности, так оно и было.
Прошло никак не меньше десяти минут, пока Топоров закончил писать и посмотрел на сидящего напротив него на стуле человека.
— Так-так, — сказал он, по обыкновению поцокав языком, — так-так…
Тон Топорова был очень грозным, и не оставлял сомнений – человек, сидящий на стуле был кругом виноват. Впрочем, человек на стуле и сам об этом знал. Он сидел тихо, словно желая раствориться в воздухе, низко опустив голову и теребил в грязных руках мешкообразную шапку.
— Ну, Зиновьев, будешь сознаваться?
— Буду, — буркнул Зиновьев, — готов явку с повинной написать.
— Хех! – задвигал щеками прокурор, — видали вы таких, а? Нет, ну это ж надо! Явку, говорит… Не смеши умных людей, Зиновьев!
Зиновьев всхлипнул.
— Дак я ж это… а почему нет?
— Да потому, дурень, что тебя два дня ловили – поймать не могли. Явку! Эх, человек! Натворил ты делов…
— А что я? Подумаешь, хату пожог… Свою же…
Прокурор посмотрел в окно.
— Ну, свою-то, конечно, свою. Но ведь и у соседей урон есть.
— Урон? Да там забор закоптило малеха. Тоже мне урон!
Прокурор достал папиросу и крепко задумался.
— Да, Зиновьев, вижу не понимаешь ты. Ладно, скажу, как на духу. Тебе ж теперь в тюрьме даже лучше будет. Сам подумай: хату ты свою сжег, жить теперь негде. Кто тебя к себе пустит? Да никто! Родственников, я погляжу, тоже у тебя нет. По крайней мере, близких, а к дальним… Кто ж к дальним пойдет. Да… Едь ты в тюрьму, Зиновьев, там спокойнее. Во-первых, режим. Во-вторых, кров над головой, какой-никакой, койка. И, наконец, харчи бесплатные. На воле-то наверняка не каждый день щи ел. А там будешь обут, одет и при деле.
Зиновьев задумался. Предложение прокурора вдруг неожиданно показалось ему интересным. «А что дело говорит гражданин начальник», — подумал он про себя, удивившись, что сам до этого не догадался. Топоров же смотрел в окно, выдувая из ноздрей воздух и думая о чем-то своем.
— Ладно, — сказал Зиновьев, — согласен. Что мне в этих Радугах делать?
— Ха-ха! Вот-вот, Топоров, правильно мыслишь! Стратегически!
Топоров снова взял ручку и принялся писать.
— Вы все правильно запишите-то?
— Мы тут тебе позаписываем, все как надо оформим. Ты нам верь!
Через полчаса Топоров позвал конвоира и пригласил в кабинет следующего. Молодой парень украл в совхозе мешок муки.
— Мешок-то тебе зачем? – спрашивал его Топоров, — мешок! Гляжу на вас – и оторопь берет.
Парень, как и Зиновьев, все больше молчал и угрюмо глядел в пол. Судья дал ему три года колонии.
