Аэропорт – место, где все равны: и святые, и грешники. Люди замирают перед стойкой с табло регистрации, и у них на лицах читается напряжение. На месте церковников здесь я бы пачками обращал людей в свою веру, ведь даже закостенелые атеисты поминают бога, вступая на трап самолета. По крайней мере, так делаю я.
Вообще, я не знаю ни одного человека, кто не боялся бы летать. Один мой знакомый пылко доказывал мне, что это не страшно и вообще плевое дело. Однажды мне пришлось лететь с ним, и наш самолет попал в турбулентность. Шатало так, что я приготовился к самому худшему. Испуганными выглядели не только пассажиры, но и стюардессы, а это уже дурной знак. Если бортпроводница судорожно пытается пристегнуть ремень безопасности, ломая свои идеальные ногти, значит, это не просто небольшая воздушная яма. Мой знакомый побледнел и стал судорожно вращать глазами. Вцепившись в подлокотник, он боялся шевельнуться. Только глаза бестолково ходили, как пони, по кругу. Увидев, что с ним твориться, я тоже обомлел.
— Это все, — сказал мой друг, и мне показалось, что он вот-вот заплачет. Но тут тряска закончилась. Стюардессы встали со своих приставных мест и принялись разносить еду. Я хотел поиздеваться над своим соседом, но, видя, как он двумя руками держит стакан, стараясь не расплескать воду, понял, что не стоит. В конце концов, у каждого свой запас прочности.
Другой мой знакомый имеет какое-то отношение к авиации, но работает на земле. Летать он тоже боится, и самолеты использует только в случае крайней необходимости. Да и то на рейсы его, пьяного в драбадан, обычно заносят приятели. Он любит рассказывать истории о полетах. Некоторые из них заканчиваются счастливо, но большинство, к сожалению, нет. Счастливо закончилась история о том, как в середине девяностых петербургский СКА летел на игру то ли в Хабаровск из Новосибирска, то ли из Новокузнецка в Омск. В общем, из дали в даль. Денег у клуба в ту пору было мало, поэтому полетели игроки на каком-то военном транспортнике. Там не было сидений, лишь вдоль борта тянулись неудобные деревянные скамейки. В какой-то момент игроки почувствовали себя некомфортно. Капитан команды пошел в кабину пилотов.
— Ребята, — сказал он, зайдя внутрь, — отключите, пожалуйста, печку. Жара в салоне неимоверная.
— Иди в задницу, — ответили ему пилоты, — у нас двигатель горит.
Впрочем, они долетели до аэродрома. На одном двигателе. Им повезло.
Но самая любимая история этого моего знакомого об одной из самых страшных катастроф, которая случилась в истории советской авиации. Я слышал ее от этого человека раз пять. Он уверяет, что в этой катастрофе погиб и его родственник. Правда, сначала это был дедушка, потом дядя, а один раз я слышал, будто тем рейсом летел его отец.
10 июля 1985 года самолет Ту-154Б-2 выполнял рейс №5103 и летел из узбекского города Карши в Уфу. После взлета экипаж включил автопилот и, как предполагают, уснул. Самолет очень долго набирал высоту. Говорят, причина тому – высокая температура и высокая загруженность. Примерно через час после взлета самолет неожиданно затрясло. Бортинженер сбавил скорость, которую затем восстановил командир корабля. Когда самолет поднялся выше, тряска вновь повторилась. Бортинженер вновь уменьшил скорость, а командир продолжал выдерживать высоту полета, вместо того, чтобы опустить нос и не допустить критических углов атаки. Самолет потерял 110 км/час скорости и на скорости 290 км/час стал заваливаться на правое крыло. Ту-154 вошел в штопор и стал падать по спирали. Самолет падал 153 секунды, в течение которых экипаж по радиосвязи прощался с семьями и родными и разбился в пустыне в 23:45 местного времени в районе Кокпатаса, в 30 км от Учкудука. Когда я слышу эту историю, у меня волосы встают дыбом.
Все это я вспоминаю, когда оказываюсь в аэропорту. У меня, как правило, чемодан и небольшая сумка, в которую положены билеты, документы, деньги. Я стараюсь выглядеть естественно. Улыбаюсь встречным, заказываю в баре баснословно дорогой кофе, не спеша, листаю купленный по дороге журнал. Но чем ближе посадка, тем сильнее трясутся мои колени. Я смотрю на окружающих меня пассажиров и вижу, что они боятся не меньше меня, только скрывают это более удачно. Вот сидит толстая женщина в зеленом балахоне и теребит бусы у себя на груди. Пальцы работают так быстро, что каждая бусина проходит один круг за рекордное время. Вот мужчина с седыми усами в бежевом пиджаке. Рассматривает взлетное поле с видом бывалого мичмана. У него дергается глаз. Вот два подростка, сняв наушники, громко разговаривают и смеются, но каждый время от времени бросает нервный взгляд на стойку регистрации и облизывает пересохшие губы.
Я не самый наблюдательный человек на свете. Просто все чувства перед посадкой обостряются, как ни крути, полет – ситуация экстремальная. Обостряется нюх, зрение, слух. Даже пресловутое шестое чувство – и то обостряется. Кроме того, перед посадкой люди как-то острее ощущают любовь. Перед посадкой я люблю свою жену до такой степени, что мне хочется плакать, если ее нет рядом. В аэропорту гораздо больше позитивной энергии, чем в церкви. Я готов обнять каждого из сидящих рядом со мной: и толстую тетку, и мужика с усами, и даже шумных подростков, которых в обычной жизни я на дух не переношу. Я готов назвать их братьями и сестрами, прижать каждого к своей груди и взъерошить волосы.
Пытаясь отвлечься, я смотрю телевизор. Показывают нарезки каких-то старых матчей. Звука нет, поэтому о содержимом остается только догадываться. Я вижу Дениса Бергкампа – прекрасного голландского футболиста, игравшего в девяностых и начале двухтысячных за «Арсенал». Интересно, что у него была аэрофобия. То есть, у нас у всех тут аэрофобия, но у него она была так сильна, что он никогда не летал на самолетах. Ну, почти никогда. За это даже получил прозвище «нелетучий голландец». В одной авиакатастрофе у берегов Суринама погиб его близкий друг Виргалл Йоменкан. Сам Бергкамп тоже должен был лететь этим рейсом, но не сложилось. После этого он зарекся путешествовать таким образом. конечно, тренеры команд, за которые он играл, были недовольны, ведь он часто пропускал выездные матчи, если они проходили за пределами Англии. Но он был настолько выдающимся футболистом, что его тренер по «Арсеналу» просто закрывал на это глаза.
Я думаю о Бергкампе, когда объявляют посадку, затем подхожу к воротам номер девять. «Девятые врата», — кажется, так назывался фантастический фильм с Куртом Расселом. Молодая девушка в форменной одежде, строгая, как учительница по химии, проверяет билет и отдает обратно отрывной купон.
— Счастливого полета, — говорит она и натянуто улыбается. В эту минуту я завидую ей. Она остается на земле, на твердой поверхности, а я улетаю неизвестно куда и неизвестно зачем. Я замираю.
— Проходите, — говорит девушка, — не задерживайте остальных.
С трудом отрывая ноги, я прохожу вперед.
В самолете как всегда холодно. Работает кондиционер. На сидениях лежат сегодняшние газеты. Как всегда, дрянные. Люди неторопливо рассаживаются. Я чувствую, что-то не так, совсем не так, как обычно. И тут я понимаю, в чем дело. Из динамиков доносится музыка. Но это не к «Авторадио» или «Хит-ФМ», а какая-то классическая мелодия. Довольно грустная, надо сказать, мелодия. Более того, мелодия трагическая. Я ерзаю на стуле. И тут я понимаю, что это «Реквием». «Боже, — думаю я, — какое идиотство».
Но не один я оказываюсь такой мнительный. Мужчина, сидящий в двух рядах впереди меня подзывает стюардессу.
— Выключите это, пожалуйста, что вы нас раньше времени хороните? – возмущается он.
Стюардесса пожимает плечами. У нее эта музыка не вызывает никаких эмоций. Может, этот борт всегда взлетает под такую музыку? Хотя это странно. Ведь стюардессы тоже боятся летать. Я это знаю. Одна моя подруга работает стюардессой.
К счастью, музыку выключают. Все расселись по местам. Первый пилот объявляет взлет. Я вжимаюсь в спинку кресла, стараясь раствориться в нем. Самолет петляет по дорожкам аэропорта. Наконец, все замирает. В наступившей тишине слышно дыхание моего соседа. Я стараюсь не дышать. Во рту все пересохло.
Откуда-то доносится гул. Он становится все громче и громче. Самолет срывается с места. Я стараюсь не смотреть в иллюминатор. Я всегда стараюсь туда не смотреть, но всегда бросаю один взгляд. Вижу технические постройки, поле, покрытое травой и совсем недалеко чахлый лесок. Я вижу все это и понимаю, что мир проносится мимо меня с небывалой скоростью. В этот момент я стараюсь думать о чем-то хорошем. О том, как в 1964 году один советский пилот посадил самолет прямо на Неву. В воздухе у него кончилось топливо, и он, понимая, что до «Пулково» ему не добраться решил приводниться прямо на реку. Он начала снижать скорость у Большеохтинского моста, пролетел над строящимся мостом Александра Невского (говорят, строители, увидев самолет, попрыгали с лесов), и сел за ним немного не долетев до железнодорожного моста. Я вспоминаю, как такой же трюк повторил американский летчик. В 2009-м он посадил самолет на реку Гудзон, вылетев из аэропорта Ла Гардия. Ни в тот раз, ни в другой никто из пассажиров не пострадал. Я думаю о том, какие они молодцы – эти летчики.
Я бросаю еще один взгляд. Пространство меняется. Самолет встряхивает. Мы отрываемся от земли. Мы летим.
