Антон Ратников

В Музее Набокова проходила презентация альманаха «Взмах». Я туда тоже пошел, потому что сам стал его автором. Это все литературная мастерская Андрея Аствацатурова и Дмитрия Орехова придумала. Хороший летний день, солнце – отчего бы не прогуляться два квартала?

Пока я шел к музею Набокова, встретил Федора Двинятина в розовом поло. Вспомнилось, как я слушал его лекции, тоже, кстати, в мастерской Аствацатурова. Они были очень… умные. Но двигался Двинятин в противоположном мне направлении. Причем – во всех смыслах.

Пришел по адресу. Аствацатуров был в куртке, несмотря на жару. «Живём здесь», — сказал он, отвечая на приветствие.

Дмитрий Орехов отметил, что я хорошо выгляжу, удивленно так, будто я должен выглядеть плохо. Впрочем, он тоже хорошо выглядел.

В зале люди обсуждали литературу. «Человек даёт какие-то толчки… Корни уже возникли… Я в Америке с этим познакомился», — до меня доносились скудные обрывки. На стенах висели бабочки. Я сел в третий ряд.

Первым выступал Аствацатуров. Как всегда, образно.

«Сейчас писать рассказы очень сложно. Айрапетян говорит, что это как подраться в лифте. Там не должно быть ни одного лишнего слова. При этом сборники рассказов продаются чрезвычайно плохо. Но это не сегодня началось. Когда в 1953 году Сэлинджер издавал сборник рассказов, его издательство не хотело публиковать из-за опасения провала. Я сам собираю рассказы в некое подобие романа», — это все говорил Аствацатуров.

Рядом села девушка. От нее вкусно пахло шампунем.

«Даже анекдоты сейчас не действуют. Вместо анекдотов пришли демотиваторы. Все свернулось в точку».

Щёлкал затвор фотоаппарата.

«Но жанр рассказа все равно жив», — тут Аствац привел парочку примеров из эпохи модернизма, что, кстати, звучало не очень убедительно. Впрочем, это удобная для него эпоха.

Потом говорил Дмитрий Орехов. «Все время приходится изображать из себя писателя и преподавателя», — сказал он. Грустно так сказал.

Он немного повспоминал. «Раньше я предлагал изменить сюжет, все переписать, а сейчас успокоился и почти авторов не редактирую», — признался он.

Было слышно, как мимо проезжают машины по Большой Морской. Орехов перечислял какие-то цифры.

Он сказал, что сборник не мрачный и не грустный. В отличие от предыдущих трёх. Раньше персонажи просто пили водку, матерились, говорили, что эта реальность им не подходит. Теперь же они начали что-то делать. Ходить, например.

«Первый и последний рассказ в альманахе очень важны», — сказал он. Я напрягся. Мой рассказ был где-то в середине.

Выступал Айрапетян. У меня все никак не шло из головы, что он делает прекрасный массаж, поэтому я смотрел на его руки. Рассказывал, как водится, о себе, как и стоит хорошему писателю.

«Целый профессор Степанов пришел к вам, я счастлив за вас». И он так улыбался, что было видно: и правда, счастлив.

Я подумал, что у меня очень литературный день сегодня.

Айрапетян уже говорил, что время плотное и людям интереснее романы, чем рассказы. Ну да, ну да.

«Рассказ должен потрясать», — говорил Айрапетян. Он говорил все лучше и лучше, поднимаясь к вершинам литературоведения.

Степанов тоже потом выступал. И даже меня как будто похвалил. Процитировал.

«На кого похоже?» — спросил он зал, лукаво щурясь.

«На Довлатова», — ответил кто-то.

«Правильно!» — обрадовался Степанов. Он привел пример поэта, который говорил, что его лучшие стихи похожи на худшие вещи Бродского. «Если разобраться, это не так ужи плохо», — добавил Степанов.

Ну да. Ничего не остается, как согласиться с этим. Правда, мне кажется, что это тоже говорил Довлатов. И не о Бродском.

Тут женщина, та, от которой пахло шампунем, нагнулась ко мне.

«А кто это говорит?»

«Степанов»

«А кто это?»

«Скажем, рецензент».

Женщина кивнула, соглашаясь.

«А рядом с ним кто?»

«Это Орехов».

«Кто он?»

«Составитель».

Опять кивок.

Я думал, она спросит еще что-то. Например: «А это что за здание?» Но она молчала. Похоже, это была личная поклонница Аствацатурова. Их, говорят, много.

Потом я вышел и пошел в обратном направлении в сторону офиса. И никого на обратном пути не встретил.